|
|
Шиняева Г.А.
САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ ЛИЧНОСТИ В АСПЕКТЕ ГЕНДЕРНЫХ ОТНОШЕНИЙ |
|
|
Среди множества социальных проблем переживаемого российским обществом переходного периода, проблема самоидентификации личности, безусловно, занимает одно из приоритетных мест, требуя фундаментального анализа, связанного с проведением комплексных теоретических исследований. При этом важно иметь в виду, что проблема самоидентификации личности включает в качестве одной из важнейших составляющих аспект, связанный с полом как социальной, культурной и исторической категорией. Как замечает Гизела Бок, “принято считать, что люди во всех известных нам обществах различали гендерно обусловленные типы поведения и деятельности, что дифференциация по гендерному признаку существует буквально во всех сферах...” (1) . В современной интерпретации “гендер” обозначает пол как социальную конструкцию. Предполагается, что почти все традиционно считающиеся “естественными” различия между полами на самом деле являются системой социальных или культурных установок. В социологии и истории понятие “гендер” разрабатывается как фундаментальный структурирующий принцип, во многом аналогичный классу. Было бы интересно проследить генезис гендерно задаваемых моделей самоидентификации. Это возможно осуществить, если мы обратимся к анализу первичных религиозно-культовых форм сознания, прежде всего в архаических человеческих общностях. “Гендерные клише”, или роли, коренятся в глубинах коллективного бессознательного, составляя, согласно идеям В.В.Налимова (8), в совокупности своей некий континуум “нераспакованных” смыслов, имеющих архетипическую природу. Глубоко укорененные в том пласте культуры, который К.-Г.Юнг (13) обозначет понятием нуминозного, эти гендерные архетипические модели могут быть востребованы и соответствующим образом оформляемы рамками различных культурных традиций. В этой связи представляется эвристичным исследование того, каким образом осуществляется процесс социокультурного наполнения этих инвариантных “архетипических ниш”. Традиционное полярное членение гендерных ролей, на наш взгляд, может выступать базисным и конституируемым по принципу бинарных оппозиций, задаваемых мифологическим архаическим сознанием, отличительными свойствами которого, как известно, являются синкретизм и символизм. Образ мирового древа, антиномически делящий универсум, представляет собой первичную смысловую ось, проводимую первобытным сознанием в семантическом пространстве и служащую обозначением демаркационной линии, в том числе, и в сфере гендерных отношений. Мужское и женское изначально мыслятся как противоположности, имеющие вселенский, глобальный характер и отражающие противоборство двух фундаментальных смыслоконституирующих принципов универсума (ян и инь - в древневосточной духовной традиции). Подобное восприятие мужского и женского начал как двух антиномий ведет и к разведению всех (начиная с биологической) сфер жизнедеятельности человека и появлению двух сосуществующих автономно реальностей, или миров, - мира мужчин и мира женщин. Акт их взаимопроникновения (как и coitus - на личностном уровне) несет на себе печать таинства и из события повседневного и профанического повышается в ранг сакрального, религиозно значимого, подчас табуированного. Причем, табу половое, как отмечает Ю.М.Бородай, является “наиважнейшим и самым страшным во всех сохранившихся примитивных обществах...” (4). По мнению Ю.М.Бородая, с которым можно согласиться, характерным является следующий факт: “...в первобытных обществах то, что является самым страшным, одновременно есть и самое притягательное; то, что как таковое грозит мучительной и неизбежной гибелью (например, нарушение экзогамии или вкушение плоти священного животного, тотема), в исключительных обстоятельствах - во время тотемического праздника - вменяется в обязанность и в едином порыве восторженного экстаза осуществляется всеми” (4). Фундаментальнейшим явлением, характерным прежде всего для человеческой эротики, как считает Ю.М.Бородай, ссылаясь на крупнейшего психиатра, создателя теории шизофрении Е.Блейера, является амбивалентность, понимаемая как “синтез, слияние напряженнейших антитез: жуткого и святого, завлекающего и запретного, наслаждения и мучительных судорог смерти одновременно, ужаса и непреодолимого влечения” (4). Этот феномен в науке о примитивных обществах обозначается полинезийским словом “табу”, которое (как замечает Ю.М. Бородай) раскрывается по своей психологической структуре именно как амбивалентность. Процесс взаимодействия полярных миров в архаических культурах строго регламентирован и оформляем догматами традиций. О незыблемом разведении сфер женского и мужского свидетельствуют факты различного проживания лиц противоположного пола в примитивных обществах, выделении в жилищах “ мужской” и “женской” половин. Иллюстрацией данного положения может служить наличие двух типов мифов - “профанного”, создаваемого как бы “для общего пользования” (а если быть точнее - для женщин и детей) и “сакрального”, до знакомства с которым допускались в момент инициации лишь юноши, достигшие совершеннолетия - половой зрелости. Причем, сам феномен инициации (заслуживающий отдельного внимания в контексте рассматриваемой проблемы) означал для юношей переход из мира женского в мир мужской и представлялся одним из важнейших этапов социализации. Что касается женщин, то они, как замечает Т.Н.Агапкина, “фактически оказывались на периферии социума, а в некотором смысле - и за пределами культурного пространства вообще” (2) . Особенно наглядно подобное восприятие мира женщин “фаллоцентрическим “ обществом демонстрируется негативным отношением к женщине во время менструации, по свидетельству Т.Н.Агапкиной, проявляющееся прежде всего в понимании ее как существа “нечистого”, подчеркнутом ее избегании, а также наложении на нее множества ограничений и запретов. Последние, прежде всего, касались сферы сакрального. Так, “нечистой” женщине запрещалось отправлять религиозные обряды, за что она могла быть жестоко наказана. Объяснение подобному восприятию женщины в традиционных патриархатных культурах с позиций психоаналитического феминизма дает Карен Хорни : “Страх мужчины перед женщиной глубоко укоренен в сексуальности, о чем свидетельствует тот простой факт, что мужчина боится только сексуально привлекательных женщин, которых как бы страстно он ни желал, пытается держать в повиновении. Пожилым женщинам, напротив, оказывается величайшее уважение, даже в тех культурах, где молодых женщин боятся и поэтому подавляют” (12) . Амбивалентный характер гендерных отношений, проявляющийся в разведении профанного ( в большей степени - ”женского”) и сакрального (открытого для мужчин) обнаруживается также в феномене инцеста (кровосмешения), который предстает единственно возможным смыслопорождающим актом. Принцип недозволения Быку того, что дозволено Юпитеру, касается, прежде всего, инцеста, посредством которого осуществляют свою специфическую “фертильность” боги античного пантеона. Последним было дозволено то, что табуировалось смертным; более того, плоды инцестуозных связей - не что иное, как персонифицированные высшие стихии, генеалогия которых восходит к первоначальному “пралогическому, фетишистско-хтоническому демону эпохи наиболее примитивной тотемической организации социума” (4), представляемому в образе фаллоса. Разведение сакрального (Юпитер) и профанного (Бык) миров в отношении допустимости инцеста демонстрирует особую значимость последнего как способа “приращения” культуры. Об инцестуозности культуры свидетельствует ее особое, “пограничное” (3)(по М.М. Бахтину) положение в смысловом пространстве, совмещающем человека и коллективное бессознательное (нуминозное), в связи с чем можно говорить также о специфической медиаторной, или буферной, ее роли. Интересные свидетельства репрезентации в ткани культуры антиномичности гендерных отношений (в частности, проблемы восприятия противоположных миров друг другом) можно обнаружить, обратившись к анализу фольклорного и литературного этнографического материала. Подобная попытка предпринята Э. Фроммом (11) в его исследовании литературной обработки Ш. Перро фольклорного сюжета о Красной Шапочке. Согласно Фромму, это сказочное повествование представляет собой наглядный пример запечатления в художественных образах гендерных отношений. “Красная Шапочка”, по Фромму, - не что иное, как menarche (первая менструация у девочек). Данный мотив присутствует в разных культурах в различных модификациях и выступает в качестве “точки бифуркации”, стигматизирующей пограничную ситуацию перехода девочки из мира детства в мир взрослых, где Женщина впервые лицом к лицу встречается с Мужчиной (в образе агрессивного хищника - “Серого Волка”, покушающегося на ее девственность). Сюжетные коллизии повествования пронизаны онтологическим страхом акта дефлорации (Серый Волк хочет съесть Красную Шапочку, как он уже съел ее Бабушку - зрелую женщину). Вообще, антагонизм полов в этом сюжете более чем очевиден. Особое место здесь принадлежит семантике цвета. Шапочка именно красная. Архетипический символ “кровь”, согласно Ф. Уилрайту (10), имеет парадоксальную природу и создает более значительное, чем обычно, напряжение. Его полный семантический спектр включает элементы, связанные, как с добром, так и со злом, причем первый - достаточно ясный, а второй - относительно темный, но из-за этого еще более зловещий. Как считает Ф. Уилрайт, позитивная часть значения “кровь” должна коннотировать жизнь, отсюда и всякого рода могущество, включая и физическую силу, и титулы, получаемые по наследству: "С незапамятных времен люди использовали красящие вещества, чтобы волшебным образом придать вещам силу, Однако в большинстве кровь связана и с более зловещим смыслом, что делает ее неким табу, то есть превращает ее в нечто такое, что требует почтительности, с чем можно иметь дело лишь в исключительных случаях и что не допускает бесцеремонного обращения... Кровь также связывается с потерей невинности и с менструальным циклом у женщин - событиями, упоминание которых табуировано в первобытных культурах... Поскольку кровь связывается с такими моментами жизни племени, как смерть, рождение, половая зрелость, физическая сторона брака, война, а также более общими понятиями, как здоровье и сила, она соотносится почти с тем же грузом основных понятий и ритуалов", обрядами превращения (10). Как видим, богатый эмпирический материал, представляемый широким спектром исследований в различных областях гуманитарного знания, свидетельствует о фундаментальной укорененнсти “гендерных клише” в глубинных пластах культуры. ЛИТЕРАТУРА
|
| Обложка | От редактора | Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Авторы |
Copyright©
Кафедра социальной работы и авторов, 1999.